16:25 Горизонты сознания 3 | |
Перевода на русский языка - моя.- Третья картина альбома художника Яцека Ерки и фантаста Харлана Эллисона. AMOK HARVESTКОПИРАЙТЫ: - Изображения: Jasek Yerka - художник; - Английский текст: Harlan Elisson - писатель, фантаст; - Весь альбом "Mind Fields" был приобретен здесь; ; - Аудио: Cabaret - Перевода на русский языка - моя. - Всё, конечно же, помещено тут только для ознакомления.  AMOK HARVEST Faces black and shining as the most exorbitantly valuable ebony pearls, they had come to gaze at the historical edifice that had been the beginning of the Age of Instantaneous Travel. Baraka Jamal Unfundisi, one of the three hundred richest men in the world, ordered his lead bearer to halt, but not to set down the palanquin in which he rode. Beside him, his young acolyte, Wilmont Olatunji, similarly called his own sedan chair to a halt. Together, they stared up at the teleportation booth resting in the arms of the living baobab, the wooden treehouse merely a shack now, though votaries obviously came from time to time to pay their respects because the thatch roof had been recently, if only partially, replaced. "So this is where it started," Olatunji said. There was more of interest than reverence in his voice. He was of a newer—more jaded—generation. And even though he had been named for the great Afro-Cuban drummer, the past was a matter of mixed boredom and uselessness in a world, in a time, that he virtually ruled. "Not that impressive, all considered. Weird looking, I'll buy, but not as large as I'd keened to expect." He tapped one of the eight sunburned bearers on his naked shoulder, and the pole-carriers set the sedan chair lightly onto the trampled wheat. Baraka Jamal Unfundisi looked at the young man with much distaste. 'Are you all such empty vessels, such cynics of the round and the square and the flat and the tall? Is nothing the smallest sacred or dear to you, those of your generation?" The young man smirked. "Not even the sacred royal statues of the Bakuba kings could move the likes of you, young fellow," Unfundisi said. There was great sadness in his voice. "You have no idea what you're looking at, have you?" "The first teleportation booth," Olatunji answered. "Out in the middle of a wheat field in Kenya. A falling-apart wooden shack in a tree, overrun by pomegranate vines, tended by old fools who keep up the fence and dust the stairs and leave objects of silly veneration to gods that have been dead for a hundred, two hundred years. Look at that—" and he pointed, "—some damned ingogo has left musical instruments." Horns, cello, guitar, a balalaika, the bow of a harp rising from the froth of ripening wheat. Unfundisi gave a soft cry of lamentation. "Pui-pui." He ordered his lead litter-man to set the palanquin at rest, and when he was off-shoulder he pushed the curtains open fully and stepped out onto the trampled wheat. "We come here, young Jamal, because this is the origin of our power. The source of our strength. The first of the first. Not always here, you know, but brought here from the University of Chicago, so our people could teep in to the heart of their history before they would go anywhere else." He walked past the silent animal shapes of the harvesters, waiting for just the few more days till the ripening was at its peak. He walked through the chest-high grain in all its golden warmth and stood before the open gate. But he did not enter into the tended yard. He just smiled. "Keen-deserted nowhere, I call it," said Olatunji. 'An old shack from Chicago," murmured Unfundisi. "So, an old shack? Why save it?" "To remember." "What? To remember what, out here in the middle of empty, no one for hundreds of miles, no way to teep in or out, not even a decent restaurant or mallplex? Remember what, may I ask?" Unfundisi looked at him with disgust. 'And you want to be a traveler, do you? I'm supposed to train you and mark you and log you ready for a seat in the Academy; and three years from now you'll be a traveler, one of the select who can use a teleportation booth and become the carrier of ideas and art and commerce everywhere the foot of the human race leaves its print?" The arrogant young man smiled superciliously, and said, "My father is your oldest friend. Isn't that why you've agreed to take me as acolyte? Because you have no son of your own? Because your seat on the teep academy council will revert to the next in line if you don't train an acolyte? Isn't that why you put up with my insufferable ignorance and hubris?" He tapped two of the white litter-bearers with the point of his L.L. Bean assagai, and they dropped to all fours. He nudged them side-by-side with his foot, and sat down on their backs. "Shall I continue to call you 'Uncle' Baraka?" Unfundisi strode back through the chest-high wheat, like a man breaching back against a strong current, and in a moment he was in front of Olatunji. Without warning he drew back his fist and struck the young man in the face. Olatunji fell off his polemen's backs, spreadeagled in the flattened wheat like a child lying on its back in the snow, ready to "make an angel." Baraka Jamal Unfundisi planted a boot on his chest, and moved it slowly up to rest on the young man's throat. Softly, but with clear warning, he said, "Pay me close now, son of my oldest and best friend. Pay me close because I'm rich and I'm powerful and I'm a master teeper, a traveler who can leave you here for insects to enjoy at their leisure, a banquet that would go on for weeks. And one wrong or arrant word, I crush your windpipe like a soft drink cup." He looked around, waved his hand at the shack in the tree, at the glorious sundrunk wheatfield, and he said, "When they began the first teeping experiments, they could not have begun tiniest approaches to understanding how teeping would alter the way of the human race. But they built the first booth, on an abandoned Softball diamond in an empty lot in back of the University of Chicago, and they tested it on rodents and vermin and snakes and chimps. And then they tested it on a brave volunteer, a young Mormon chap named Dennis Coogan. Oh, pui-pu! "When he reappeared in the slave booth linked to the master booth, he was physically perfect, but he had no mind. He was a zombie. As empty as your store of compassion. A mindless, staring zombie, able to take direction, even to feed himself if once shown how; but no more than that. A dead and soulless thing. They called it the Amok Harvest.' The imperfect reaping. 'At first the scientists thought it had been a fluke, that it could be rectified, that it merely took calibration and refinement. But when it happened again, and again, they knew the truth: "The secret of teeping, the deadly and awful secret of teleportation, of the instantaneous transmission of matter by disassembling atom-by-atom and recreating the order of those atoms somewhere else ... was nothing less than the death of the individual being transmitted. What was recreated was not the person, no; it was a simulacrum of the person. A replicant. A perfect copy. But in the process, the essence of the being was lost. Some called it the ego, some called it the soul. But whatever it was, it was gone. And what came out the other side was a zombie. Like these poor devils who carry your ungrateful black ass through the savannah from the nearest teep booth at the base of Mount Kilimanjaro, to this shrine of the first booth, brought here and preserved so that young whelps like you will understand that we are not merely masters of the earth, not merely the Chosen, not merely the rulers of all we behold and it shall always be so, without let or diminution... we are the only ones who can teleport! We are the only travelers, we of the African persuasion, the black skin, the holy negritude. "White cannot go through the booths. They come out like these poor wretches, fit only to bear us on their backs. And so you must have a sense of responsibility to them; and if you do not, then I will happily let my seat pass on to a child who does have it! "Do you understand? Speak up, croak at me from beneath my boot, convince me I should not leave you here crushed!" Olatunji feebly made hand motions to tell the older man that he was compliant, remorseful, ashamed of himself. And Unfundisi dragged him to his feet, and brushed him off, and said to him, "I will study you closely, boy. It will not a matter to me that you are the son of my best friend. You act like a boy, and not a man. But only an adult, a man or a woman of compassion, of noble, caring negritude can be a traveler. "I'll watch you. And only when I'm convinced that you have the one thing the whites lack, will I recommend you as my acolyte." The young man was clearly frightened. He was far from the nearest teleportation booth, he was teepless in a primitive land, and he was suddenly at the end of a learning stick that could kill him. "Remember," Unfundisi said, "they are pathetic, landlocked creatures. They cannot go from here to there in an instant as we can. And so they are reliant on us, totally, for all that keeps their society alive. And we can go through the booths and they cannot, for only one reason. “We are black. And black has soul.” ТРОДЫ ПЛУДОВ Их лица сияли как две редкие жемчужины, бесценные и черные как смоль. Они, наконец дошли сюда и стояли теперь перед артефактом - символом начала Эры Мгновенных Путешествий. Барака Джамаль Анфундизи, один из трехсот богатейших людей мира, повелел своему бледнолицему носильщику остановиться, но не опускать паланкин на землю. Следуя его примеру, юный Уилмонт Олатуньи остановил и свои носилки. Какое-то время они любовались на кабину телепорта, уютно устроенную в ветвях вечнозеленого баобаба и похожую на птичье гнездо, или, скорее, просто на ветхую лачугу, хотя соломенная крыша выглядела местами подлатанной, вероятно, теми фанатичными энтузиастами, что приходили сюда поклониться древней святыне. - Итак, это место, где все началось, - нарушил молчание Олатуньи тоном, в котором слышался скорее живой интерес, чем почтение. Он получил имя в честь знаменитого чернокожего барабанщика, но, конечно, какое-то мелочное и примитивное прошлое не имело никакого значения сейчас, в том настоящем, где он принадлежал к касте властителей мира. - Не так уж и впечатляет, как можно было подумать. Видит бог, я купился на эту идею, но, по-моему, она того не стоит. Повинуясь молчаливому тычку в плечо, загорелые носильщики аккуратно опустили драгоценный экипаж на примятые колосья пшеницы. Барака Джамаль Анфундизи недовольно покосился на юношу: - Вы все просто пустомели, погрязшие в беспросветном цинизме. Есть у вашего поколения что-нибудь хоть немного святое? Молодой человек ухмыльнулся. - Даже святые изваяния великих королей Бакуба не затронут и струнки в душе таких как ты, мой юный друг, - печально молвил Анфундизи. - Ты ведь даже не знаешь, зачем ты здесь, разве не так? - Как же, знаю, - посмотреть на самый первый телепорт, - возразил Олатуньи. – В самом сердце огромного моря пшеничных полей Кении. Хлипкая деревянная лачужка, вся заросшая виноградом. О ней заботятся эти старые глупые придурки, что латают изгородь и подметают ступеньки, и вообще всячески поклоняются этому символу богов, которые ушли навсегда сто, а то и двести лет назад. – Гляньте-ка, - он ткнул пальцем, - Эти чертовы ингого забыли свои шарманки! В волнах созревших колосьев виднелся гриф арфы, а чуть поодаль стояли труба, виолончель, гитара и балалайка. Анфундизи устало вздохнул и велел носильщикам опускать экипаж. Когда носильщики расправили плечи, освободившись от своей ноши, он полностью раздвинул занавески паланкина и вышел, ступив на мягкую, чуть примятую пшеницу. - Мы приходим сюда, мой мальчик, потому, что здесь началась наша власть. Это – источник нашей силы. Первый из первых. Не всегда есть возможность, но, как правило, именно сюда мы приводим всех наших из Чикагского университета, чтобы они могли прикоснуться к сердцу нашей истории перед тем, как начать свое путешествие по дальним мирам. Ступая мимо замерших в ожидании начала уборочной страды примитивных жаток, раздвигая грудью золотое тепло колосьев пшеницы, он прошел к открытым воротам ухоженного дворика и остановился. Он стоял и улыбался. - Я бы сказал, местечко не так уж и заброшено, - подал голос Олатуньи. - «Старая лачуга из Чикаго», - прошептал Анфундизи. - Просто старая лачуга. Зачем беречь ее? - Чтобы помнить. - Что? Чтобы помнить что, в этом заброшенном месте, где на сотни миль вокруг нет никого, кто мог бы действительно воспользоваться этим телепортом, где нет ни одного приличного ресторана, магазина, или просто лавки? Помнить что, позвольте спросить? Анфундизи смотрел на юношу с плохо скрываемой досадой: - Ты хочешь быть идущим, не так ли? Я намерен научить тебя, подготовить и рекомендовать на пост в Академии, но сейчас ты должен стать идущим, одним из избранных, тех, кто способен к телепортации, кто может стать носителем идей, ремесел, искусств и торговли во всех мирах, где только ступала и ступит нога человека. Молодой человек надменно улыбнулся: - Мой папа – твой самый старый друг. Разве не поэтому ты согласился взять меня в ученики? - Разве не потому, что у тебя нет собственного сына? - И разве не по этим причинам ты миришься с моим невежеством и высокомерием? Ткнув двоих бледнолицых носильщиков острым концом своей дорогой трости, он поставил их на четвереньки. Попинав обоих, подбирая позу поудобнее, юноша комфортно расположился на их спинах. - Ну что, мне и дальше звать тебя «дядя Барака»? Анфундизи резко повернулся, всколыхнув море колосьев, и вдруг оказался перед Олатуньи так, что тот не успел моргнуть глазом и уклониться от сильного удара в лицо. Молодой человек пулей слетел со спин своих носильщиков и растянулся на траве, широко раскинув руки. Барака Джамаль Анфундизи наступил ему на грудь и уперся носком ботинка в беззащитное горло юноши. Негромко, но зловещим голосом, он произнес: - Слушай меня внимательно, о сын моего старого и ближайшего друга. Слушай меня внимательно, потому что я богат и властен, я - глава Совета, и я - идущий, который может оставить тебя здесь навсегда на радость червям, что славно попируют тобой недельку другую, и начнут уже скоро. Еще одно слово – и я сломаю твою хрупкую шею как тонкую ножку фужера. Он посмотрел вокруг, простер руку в сторону хижины, потом в сторону живописных пшеничных полей, пропитанных солнечным светом, и начал свой рассказ: - Может быть, перед началом первого эксперимента по телепортированию, нужно было хоть немного задуматься о том, как это может изменить наш мир. Но нет, на заброшенном пустыре футбольной площадки на задворках Чикагского университета был построен первый телепорт, и они испытали его на животных – змеях, мышах и шимпанзе. А потом они испытали его на добровольце, парне из мормонов, которого звали Денис Куган. Эх-хе-хех. - Когда он появился в приемной камере, он выглядел отлично, но полностью сошел с ума. Стал как живой труп, пустой, как тыква. Потерявший рассудок, тупо уставившийся перед собой зомби, который мог ходить, даже кушать, если его научить, но не более того. Пустое бездушное тело. Это назвали «зомби-эффектом». Горький плод неудачного эксперимента. Поначалу, ученые решили, что это случайность, это можно исправить всего лишь точнее откалибровав и настроив телепорт, но, когда это стало повторяться вновь и вновь, они узнали правду. Секрет телепортации, страшный секрет телепортации, то есть мгновенного переноса материи путем разборки организма атом за атомом и последующей сборки в том же порядке… заключался в смерти самой сущности транспортируемого. То, что возникало после сборки, не было человеком, нет, это было чучело человека, репликант, отличная копия. В процессе телепортации что-то терялось. Кто-то называл это «эго», кто-то «душой», но что бы это ни было, оно исчезало навсегда. В приемной камере появлялся зомби. Как эти бедные кули, которые несли твою неблагодарную жопу от ближайшего большого телепорта в Килиманджаро к этой лачуге. Несли тебя сюда и заботились о тебе. И все это для того, чтобы такие щенки как ты могли понять: мы не одни на этой земле, здесь есть не только мы, избранные, те, кто устанавливает законы, но и другие, - и так будет всегда… мы – всего лишь те, кто может телепортироваться. Мы – единственные идущие, мы принадлежим Африканской расе, чернокожие с головы до ног. Белые не могут пройти через телепорт. Они выходят оттуда такими, как эти бедняги, годные только на то, чтобы носить нас на своих спинах. Поэтому ты должен чувствовать ответственность за них, а если нет, то я с радостью передам свой пост неопытному ребенку, который эту ответственность почувствует! - Ты понял? Говори! Крякни что-нибудь из-под подошвы моего ботинка, убеди меня, что ты понял, и я не оставлю тебя здесь навсегда! Олатуньи слабо перебирал руками в попытке сказать, что он понял, раскаивается, и стыдится. Анфундизи поставил его на ноги, отряхнул и сказал: - Я хорошо изучил тебя, мой мальчик. Для меня неважно, что ты - сын моего близкого друга. Ты поступил как мальчишка, но не как мужчина. Только зрелый человек, благородный, познавший чувство жалости, умеющий заботится о ближнем, может стать идущим. - Я буду присматривать за тобой. И только тогда, когда я буду уверен, что в тебе есть нечто такое, чего лишены белые, тогда я и сделаю тебя своим наследником. Молодой человек был явно испуган. Он был далеко от ближайшего крупного телепорта, лишен привычной возможности мгновенно перенестись из этого примитивного мира, и неожиданно понял, что в самом конце обучения он запросто мог умереть. - Помни, - завершил Анфундизи, – Они трогательные, прикованные к земле создания. Они не могут мгновенно переноситься из одного места в другое, как мы. Поэтому они доверяют нам полностью, от нас зависит все, на чем держится их мир. Мы можем пройти через ворота телепорта, а они нет всего лишь по одной причине: Мы - негры. А у негров есть душа. Tomorrow Belongs To Me - Cabaret | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |