15:55 продолжение текста (не уместилось) | |
| Все это вместе приводит к двум большим тенденциям: баланс сил начинает эволюционировать в сторону баланса интересов, а параллельно этому с некоторым запаздыванием возникает институционализация мышления в виде философии и математики, которая образует рефлексивную надстройку над политической жизнью.возможности любой регулярной армии одного полиса. А большее количество рабов на душу основного населения по сравнению с соседями повысило в Греции норму досуга на одного человека. Можно сказать, что непрерывный в течение нескольких столетий плюрализм сил вместе со словесностью обучения, большим количеством свободного времени, ремесленным, торговым и пиратским трудом и всеобщим вооружением народа и были тем, из чего в конечном итоге возникла греческая демократия. Ведь этот синтез превратил массового грека в свободолюбивого человека. Такие люди как бы просто не могли не совершить демократической революции. Демократия воплотилась в институт агоры с ее публичными выборами (с возможностью каждого быть избранным) и публичным судом (с обязанностью каждого быть судящим). Агора дает социальный заказ на разработку искусства публичной риторической аргументации с квазидоказательствами. Впоследствии в развитие этого возникает платное обучение (со фисты), приводящее к искусству уже почти подлинной аргументации. Демократия сделала плюрализм сил в той же мере внутриполисным, сколь и межполисным. Все это вместе приводит к двум большим тенденциям: баланс сил начинает эволюционировать в сторону баланса интересов, а параллельно этому с некоторым запаздыванием возникает институционализация мышления в виде философии и математики, которая образует рефлексивную надстройку над политической жизнью. В этой надстройке возникает идея справедливости. Справедливость и баланс интересов образуют двуслойную структуру. Правда, потом она распадается: от баланса интересов ничего не осталось после падения греческого полиса, но идея справедливости продолжала жить. Далее в развитии собственно демократии наступает тысячелетний перерыв. Правда, утрачено было не все. Во-первых, в эллинистической и европейской цивилизациях довольно прочно удерживается "словесность". Во-вторых, эти цивилизации являются несколько более легистскими, формальными и более мягкими, в них немножко считаются с правами граждан и сохраняется сама идея гражданина. В-третьих, идея справедливости остается уважаемой и признается как то, на что стоит хотя бы риторически ссылаться. Примером этому может служить римское право. Благодаря своей формальности оно обладает некоторого рода универсальностью и архетипичностью. Единственной попыткой в направлении к свободе в этот период является христианство. Идеи боговоплощения и воскресения позволяют обратить внимание на ценность личности и ценность тела. Христианство также создает некую среду, в которой можно апеллировать к моральным ценностям, в том числе и к идеям равноправия, свободы и справедливости. Но к возникновению европейской демократии привело, разумеется, отнюдь не только сохранение малой части греческого наследия. Соединилось на самом деле очень многое. Сразу после завоевания германцами Рима плюрализм разного рода стал очень сильным. Во-первых, германская община была непередельной и в ней сильно проявлялись черты частной собственности, что вело к росту индивидуализма и к зарождению капиталистических отношений. Во-вторых, германских королевств было много. В-третьих, так как завоеваны ими были такие люди, которые имели длительный опыт жизни в упорядоченном государстве, привыкли жить в городах, были гражданами и долго жили в условиях действия римского права, то во всех новых германских королевствах одновременно продолжало действовать римское право и имели также силу германские правды. При этом римское право наряду с католической церковью служило объединяющим Европу универсальным фактором, а германские правды - разделяющим. Совместное проживание многих этносов вело к возникновению этнической терпимости. К началу нашего тысячелетия плюралистические факторы еще больше усилились. Продолжавшаяся почти два столетия борьба пап с императорами за право инвеституры, сильно затрудняла образование на территории Европы единого тиранического порядка, подобного византийскому. К тому же власть императора, как и любого другого крупного монарха, подпиралась снизу, пользуясь современными российскими терминами, региональными элитами и региональными баронами. Власть же пап, даже если не считать авиньонского раскола, продолжавшегося больше ста лет, чрезвычайно сильно ограничивалась плюрализмом монашеских и рыцарских орденов. Особенно поразительно то обстоятельство, что этот плюрализм существовал много столетий на фоне духовного единства европейского мира, задаваемого единством католической веры, римского права и латинского языка как языка богослужебного и научного общения. Для восточных обществ такое совершенно невозможно. Плюрализм, возникавший в них в обстоятельствах, аналогичных падению Западной Римской империи, существовал не более сотни-другой лет, чреватых достаточно кровавыми междоусобицами, и завершался созданием новой, единой тиранической власти. Можно сказать, что средневековая западноевропейская цивилизация продемонстрировала миру небывалое - социальный институт устойчивой, уравновешенной, гармоничной и цивилизованной СМУТЫ. В результате всех этих самих по себе крайне нетривиальных обстоятельств возникло еще более нетривиальное следствие, - лишенные заботливой опеки священной особы государя, ставшие благодаря вышеописанным обстоятельствам беспризорными, в полном соответствии с древней мудростью о семи няньках и призреваемом ими дитяти, города и ремесленные корпорации впервые в мировой истории приобрели относительную самостоятельность! А благодаря расцвету городов произошло то, что в иных обстоятельствах, силами одних только монашеских орденов и монастырей никогда бы не могло осуществиться, - Западная Европа стала страной массового распространения университетов! Такого в мире также раньше никогда не было. Причем университеты сразу возникли плюралистически, состоящими из многих факультетов. Эти обстоятельства не только усилили свойственный западноевропейской цивилизации плюрализм, но и положили основание возникновению, может быть, наиболее революционной западноевропейской инновации, - новой науки! Наш философ-оккультист, особенно если бы он приобрел склонность к религиозному философствованию, почти с неизбежностью объяснил бы особенности западноевропейской истории в ее первое тысячелетие (с 500 по 1500 год) исключительно чрезвычайно настойчивой заботой некоего иномирного Провидения. Мы же лишь в очередной раз воспользуемся каноническим жестом российских философов "Серебряного века", то есть в бессилии разведем руками. А с конца 12 века события пошли в настолько нарастающем темпе, как будто помянутое в предыдущем абзаце чрезвычайно заботливое Провидение удвоило или утроило свои весьма настойчивые заботы о прогрессивном развитии западноевропейского общества. Выражаясь же более наукосообразно, можно сказать, что в истории свободы второй раз, если считать с древнегреческих времен, сыграл свою подхлестывающую роль фактор культурных последствий феномена пиратства. Речь здесь идет о дружинах викингов, которые совершили несколько больших набегов на Англию и каждый раз там оседали. Эти дружины, как, впрочем, и в древнегреческие времена, набирались по принципу профессионального умения, а не по принципу личной преданности и родства с начальством; а сами начальники в них тоже выбирались за их воинскую удачу и справедливость, а не по наследству. Эти дружины отличались от мафии еще и в том отношении, что в них можно было не только входить любому профессионалу, но и свободно выходить в любое время, то есть "увольняться по собственному желанию". Так что в Англии соединились демократические качества осевших в ней викингов и демократические качества "коренного" к тому моменту населения, а именно, возникшие на базе необходимости давать отпор набегам - причем, не одних только викингов - всеобщее вооружение народа и готовность ее жителей защищать свою жизнь и свободу с оружием в руках. Эти-то обстоятельства и привели к тому радикальному прорыву в истории свободы, который начинается Великой хартией вольностей, а завершается формированием явления, которое я назову цивилизованно-рефлексивны>м плюрализмом. Что я имею в виду? После Великой хартии вольностей английская аристократия выработала несколько стратегий государственного управления, совершивших, на мой взгляд, уникальную по своему значению революцию в этой сфере деятельности. Эти стратегии и по сей день остаются основополагающими в институциональном механизме современной демократии. В чем их суть? 1. Сочтено было целесообразным впредь не хамить плебеям и черни, а разговаривать с ними так, словно бы они настоящие люди, то есть вежливо и даже время от времени сладко улыбаясь. 2. Вождей бунтовщиков и смутьянов решено было не преследовать до бунта, а принимать в свои ряды, пусть бы кто-нибудь и зажимал от этого нос. (По научному это можно назвать механизмом ассимиляции контрэлит.) 3. Ту же стратегию было решено применять и упреждающе, в целях социальной профилактики. Талантливых юнцов из черни во избежание ненадлежащих последствий надлежало возвышать над товарищами их детских игр и приближать к себе, делая оных юнцов тем самым навек благодарными возвысившим их. (По науке же это можно назвать созданием мощного меритократического лифта вертикальной мобильности в механизме правящего отбора.) Эти три стратегии по мере их осуществления в течение нескольких столетий породили три базовых института современной демократии. 1. Рациональную бюрократию в веберовском смысле как механизм "надклассового" и "профессионального" управления. 2. Парламентаризм как механизм согласования противоборствующих интересов. 3. Современный университет как механизм сохранения привилегий правящих элит на управление обществом и одновременно как механизм справедливого для остальной части общества отбора новых членов в правящие элиты. Так понимаемый цивилизованно-рефлексивны>й плюрализм положил основу механизму управления обществом при помощи консенсуса. Было понято, что манипулирование обществом избавляет от "напряженки", неизбежно сопутствующей использованию насилия как единственного метода управления. В результате специфически европейский институт устойчивой и уравновешенной смуты приобрел качества самоподдержания и самообновления. А почти в то же самое время в той же самой Англии возникли еще две великих инновации, участвовавших в порождении современной демократии, - Реформация и Наука. Реформация, возникшая в Англии во времена Уиклифа, распространившаяся в Чехии и Моравии в эпоху гуситских войн, впервые окончательно победила в Северной и Центральной Европе после тридцатилетней войны и вернулась в Англию в эпоху от Генриха VIII до Кромвеля. Базовых результатов Реформации было два: утверждение достоинства человека как результат догмата о всеобщем священстве верующих и утверждение принципа веротерпимости, пусть поначалу и лицемерное. Новоевропейская наука, на мой взгляд, родилась как побочная дочь протестантской Реформации. Основателями науки можно, по-моему, считать моравских братьев. Эта раннепротестантская община в качестве метода завоевания влияния выбрала использование системы высшего и среднего образования как механизм формирования умов будущих поколений, для чего она стремилась захватить университеты и провести реформу начальной и средней школы. После поражения Реформации в Чехии моравские братья рассеялись по всей Европе и участвовали в основании ряда научных и научно-образовательных центров, прежде всего Лондонского королевского общества. Может быть, именно моравским братьям принадлежит инициатива создания института научной переписки. Естественно, здесь сделаны сильные упрощения реальной картины становления науки, так как рассмотрение ведется с институциональной точки зрения, абстрагирующейся от личной гениальности таких отцов-основателей науки, как Коперник, Декарт, Галилей и Ньютон. Новоевропейской науке свойственны черты гласности и публичности обсуждения, равенства прав (для всех допущенных) в высказывании мнений, рациональной аргументации и апелляции к общезначимости опыта. Суть этих принципов составляет метапринцип, утверждающий принципиальную возможность построения десубъективированных алгоритмов-процедур рационального доказательства суждений и рационально-эмпирической проверки опыта. Наука поначалу возникла как элитарное движение, но упоминавшееся выше Провидение, разумеется, не оставило ее своими заботами и исхитрилось весьма нетривиальным путем создать механизм сравнительно массового порождения людей, восприимчивых к ее ценностям. Внимательный читатель, наверное, уже догадался, что и в третий раз своим орудием оно избрало пиратов, - на сей раз корсаров и флибустьеров. Руки у меня уже начали затекать от постоянного разведения в жесте бессилия. Что же произошло? Пираты Ее Величества открыли атлантическое побережье Северной Америки и основали там первую колонию - Виргинию. Тем самым пираты проложили дорогу кораблю отцов-пилигримов - "Мэйфлауэру". А в Новой-то Англии и произошло самое интересное. Вынужденные в течение столетия жить совместно многочисленные сектанты самых экзотических и агрессивных толков, все вооруженные для защиты от индейцев, благодаря примерному равенству своих военных сил так обстругались, что стали на удивление мирными и цивилизованными. Они образовали общество, руководимое трехслойной системой ценностей. Первый слой составляли исконные дурацкие ценности каждой из этих сект, применяющиеся для внутреннего пользования в соответствующей общине. Второй, рамочный слой, составили общие ценности выживания общин первопоселенцев во враждебном окружении. Третий же слой, делающий возможным одновременную реализацию ценностей первых двух слоев, составили ценности, регулирующие взаимодействие и обмен между общинами. Как уже говорилось, нам неизвестно, верна ли гипотеза М.К.Петрова о том, что именно палуба пиратского корабля была тем тренажером, на котором выковался древнегреческий Логос. Но Новая Англия уж точно была тем тренажером, где хитроумное Провидение, обернувшись жареным петухом, воспитывало в колонистах уважение к ценностям просвещенной терпимости, правового государства и гражданского общества. Итог этого процесса я назову цивилизованно-рефлексивно>й коммунальностью. Ясно, что ядро этой коммунальности образует третий слой ценностей - регулятивы коммуникации. Они обладают свойствами десубъективированности, ибо в коммуникации все стороны формально равны. И это формальное равенство подкрепляется процедурами честной игры, открытой дискуссии и формально-рациональной аргументации. Если внимательный читатель не устал все снова и снова замечать, подобно тому, как я, например, устал разводить в бессилии руками, то он может в очередной раз заметить, что тут у нас дымит почти та же самая труба, что и в науке, ну, может быть, более низкая и с чуть более жидкими испарениями. А тем временем в основанной пиратами Ее Величества Виргинии и соседних с ней колониях тоже кое-что происходило. Поскольку в будущих южных штатах белое население было сравнительно однородным по вере - в основном это были англикане-епископалы, - к тому же среди этого населения было довольно много потомков английских мелкопоместных дворян, которые вместе с потомками пиратов образовали сословие помещиков-землевладельцев>, то в результате на Юге сформировался политический режим, во многом похожий на политический режим метрополии. Подобно английскому этот режим был близок к ценностям Славной революции - ценностям цивилизованно-рефлексивно Довольно долго Север и Юг жили в условиях сравнительной культурной изоляции. Постепенно они начали сближаться. Окончательная встреча политических субкультур Севера и Юга произошла в период войны за независимость. Образование Соединенных Штатов заложило основание синтеза двух политических культур: культуры цивилизованно-рефлексивно>го плюрализма и культуры цивилизованно-рефлексивно Так Америка стала второй после Англии, а по значимости, может быть, и первой, родиной европейской демократии, правового государства и гражданского общества! Осталось рассмотреть последние два века. За весь 19 век произошло очень мало существенного в интересующем нас плане. Европейские правители под страхом повторения Французской революции. никакой другой роли в развитии демократии не сыгравшей, постепенно проводили реформы в английском духе. Американские же открытия на континентальную Европу в 19 веке почти никак не повлияли, а проникли только в Англию, как бы отдав той своеобразный долг. Проникшие на континент идеи цивилизованно-рефлексивно>го плюрализма назывались тогда ценностями либерализма и умеренности. А воплотившиеся в Англии идеи цивилизованно-рефлексивно>й коммунальности приняли формы чартизма, всеобщего избирательного права, аболиционизма, суфражизма, фабианского и гильдейского социализма. И все это наподобие маятника к середине века достигло Северной Америки. На континенте идеи цивилизованно-рефлексивно>й коммунальности не были приняты ни правителями, ни народом, а пользовались популярностью только в интеллигентской среде. И назывались они обычно республиканством, демократией, радикализмом. 20 век прошел - в прозрачной аналогии с 19-ым – под страхом Октябрьской революции. Основные события произошли примерно с 1930 по 1970 год. Во-первых, процесс рецепции английской системы стал постепенно распространяться по всему миру, хотя и все более и более формально. Во-вторых, возникла (сначала в Америке) идея социальной политики и социального государства. Ее цинический смысл состоит в том, что лучше подкармливать собственный плебс, чем иностранные монополии или тем более неприятельскую армию. В-третьих, произошло (опять же сначала в Америке) изменение роли университетов. Правители решили открыть массовое государственное финансирование образования и науки с двоякой целью: нейтрализации контръэлит во избежание уже упоминавшихся в ином контексте нежелательных последствий и держания науки и высокого уровня образования как бы про запас в расчете на то, что они могут потом пригодиться. Это продолжило линию развития, начатую английскими аристократами, но имело и отрицательную сторону: университеты при всей своей большей по сравнению со старыми университетами шумности были более надежно отгорожены от влияния на политическую жизнь и превратились в подобие консервной банки. Новый этап в развитии свободы начался в шестидесятые годы, правда, первые его элементы сложились еще в конце 19 века - я имею здесь в виду профсоюзы, муниципалитеты и лоббизм (имевший место только в США). Но то, что стало происходить в США в шестидесятые годы, вполне можно назвать вторым после Новой Англии реальным складыванием гражданского общества. Речь здесь идет о движениях третьего сектора - массовых гражданских движениях, движениях гражданских инициатив, волонтерских движениях. Все это вскоре стало проникать почти во все богатые страны. И в настоящее время в плане дальнейшей экспансии гражданского общества на первый план вышла проблема "Золотого миллиарда": как быть с бедными и супербедными странами и что делать с постсоветским пространством? 6. Вместо заключения. Есть ли будущее у гражданского общества? Подведем итог: что же сложилось в результате описанного нами исторического развития? Каков на сегодняшний день результат процесса синтезирования старо- и новоанглийской политических культур, стартом которого послужила Американская революция. По-моему, ближе всего к ответу на этот вопрос подошел А. С. Панарин в своих телевизионных лекциях. Его анализ сводится к следующему. Современное общество характеризуется такими чертами: 1) в нем существует многообразие функциональных интересов; 2) оно характеризуется наличием социальных институтов выражения и защиты этих интересов; 3) в нем выработаны и поддерживаются известные всем социальным акторам правила осуществления этих интересов в неантагонистическом социальном конфликте. Правда, совокупность этих черт современного общества Панарин называет не гражданским обществом и не правовым государством, а политикой. Заметим, впрочем, что для исследователя, придерживающегося традиции политического реализма, этот термин представляется даже более естественным, так как не вызывает нежелательных коннотаций энтузиастического характера, ведущих к фетишизации и сакрализации обсуждаемых явлений. Последнее, что нам осталось рассмотреть, - это перспективы гражданского общества. На первый взгляд может показаться, что для него все движется только к лучшему: оно распространяется по миру все шире и шире (как в реальном отношении, так и в смысле признания соответствующих ценностей), время от времени появляются новые его формы, укоренено оно в технологически наиболее развитых странах. Но недаром мы сказали, что центральной проблемой современной демократии является проблема "незолотых" четырех с половиной миллиардов людей. Ведь тут нарушаются глубинные основы демократии - равноправие и справедливость. Демократическое развитие все время шло по пути вовлечения все новых слоев под сень равноправия и справедливости. И здесь встает вопрос: а можно ли теперь вовлечь сюда и население бедных стран? С другой стороны, настоящее положение дел делает весьма проблематичной мотивацию у самих бедных стран к внедрению демократии и гражданского общества. В самом деле, если демократия не обладает моральными преимуществами по сравнению с тем, что в них налично, с точки зрения значимых слоев населения самих бедных стран, то основаниями к ее внедрению могут быть лишь три фактора: перспективы благосостояния, внутриполитическая выгода и сила западных стран. Мотив внутриполитической выгоды в общем виде мы анализировать не можем, так как она зависит от неперечислимого многообразия кратко- и среднесрочных конъюнктур в каждой стране. Мотив силы Запада реален, но и только. В настоящее время американская дипломатия канонерок эффективнее, скажем, китайской. Из этого следует только то, что пока это положение дел будет сохраняться, у бедных стран будет основание распинаться в жестах лицемерного уважения к ценностям демократии. Искренними эти жесты станут только тогда, когда бедные страны будут уверены в сущностной связи западной демократии с западным благосостоянием и западной силой. Тут мы органично переходим ко второму из вышеперечисленных мотивов. Способствует ли демократия экономическому благосостоянию? И сила Запада, и благосостояние Запада связаны с индустриальной революцией. Следовательно, для того чтобы идеалы гражданского общества стали привлекательными для бедных стран, необходимо показать органическую связь индустриализации и демократии как для Запада в его вчера и сегодня, так и для бедных стран в их возможном завтра. А это доказать не так-то просто. С одной стороны, в Европе достаточно долго существовал идеал рыночного, правового, демократического, но неиндустриального общества, реализовавшийся в Швейцарии, ранних Голландии и Америке. С другой, нам известны примеры индустриальных, но недемократических, неправовых, нерыночных или слаборыночных обществ. Чтобы не впутываться в запутанную проблематику тоталитаризма, в качестве примера приведем довоенную Японию, весьма похожую на что-то среднее между абсолютистской Францией и бисмарковской Германией. Нам могут возразить, что все эти общества недолговечны и неустойчивы. Но ведь и индустриальное общество пока насчитывает от силы 300 лет. А что такое разница между тремястами и пятьюдесятью (или семьюдесятью) годами по сравнению с тысячелетиями истории свободы в Европе? Чтобы гипотеза органической связи обрела твердость, необходимо найти такой фактор, который обеспечивал бы устойчивость индустриальных демократических обществ и не давал бы устойчивости обществам, только индустриальным или только демократическим, или хотя бы только индустриальным. На настоящей фазе анализа мы указать такой фактор пока не можем. Что же касается вопроса о моральных преимуществах демократии, то для ответа на него полезно было бы, на мой взгляд, ответить на вопрос, каковы основания утверждения о моральном преимуществе демократии в отношении жизни самих западных обществ. Разумеется, жизнь западных обществ пронизана принципами демократии. Но хорошо бы понять, в какой мере это живая жизнь, а в какой - рутинная привычка, в какой мере это искренняя убежденность, а в какой - столь хорошо знакомая нам по брежневским временам полуискренняя, полулицемерная идеологическая полуубежденность. Итак, существуют ли и если существуют, то каковы те значимые слои населения Запада, для которых моральные преимущества демократии являются живым убеждением, связанным с глубинными мотивациями личности и/или с базовыми структурами значимой деятельности? Для ответа на этот вопрос может оказаться полезным разобраться в том, какие из сил, приведших к становлению демократии, продолжают действовать и в настоящее время. Читатель, не поленившийся дотошно перелистать предшествующую главу и хоть немного знающий современную жизнь Запада, столкнется со следующим парадоксальным обстоятельством. Живы две самых последних силы - социальная политика и волонтерство. Это еще ни о чем не говорит, так как они еще не прошли проверку временем. Вроде бы выжил цивилизованно-рефлексивны>й плюрализм как стратегия государственного управления. Но для всякого, достаточно близко знакомого с реалиями западной политической жизни, хорошо видно, что западный политический истеблишмент все больше напоминает брежневский ЦК сочетанием идеологических ритуалов и организационной рутины со все большим забвением как идеалов, так и реальных жизненных проблем по мере увязания в текучке. Третья выжившая сила - это наука. Несмотря на возросшую бюрократизацию и коммерциализацию, на все лицемерие и прагматизм, она вроде бы продолжает жить, пока существует достаточое количество молодых и не очень молодых людей, искренне увлеченных научной проблематикой и образом жизни. Но самое потрясающее здесь не это. Если читатель не поленится еще раз просмотреть предыдущую главу, то он обнаружит, что с десяток различных, казалось бы, не выживших сил и механизмов на самом деле ассимилированы наукой. Наш философ-оккультист, в последний, как это ни прискорбно, раз появляющийся в тексте, восклицает здесь "эврика!" и бьет себя по лбу. Он, кажется, начинает проникать в одну из целей чрезвычайно заботливого Провидения. Кажется, часть забот оного Провидения сводилась к споспешествованию становления науки как общепланетарного цивилизационного феномена. Когда коллега при тебе начинает кричать "эврика!" и темпераментно бить себя по лбу, то разводить в жесте бессилия руками будет, пожалуй что, и невежливо. Так что я сохраню руки в исходном положении и, подражая Мишелю Фуко, лучше просто промолчу. Мистика мистикой, шутки шутками, но, кажется, в науке мы действительно нашли нечто нетривиальное. Судя по всему, в круге лиц, связанном с наукой, мы обнаружили по крайней мере один значимый слой, для которого моральные преимущества демократии связаны как с центральной мотивацией, так и с самим родом деятельности. Таким образом, наука, как показано много выше и многократно повторено потом, тесно связана с демократией. И все знают о связи науки с индустрией, включая высокие технологии и оборонку. Так что наука есть первый кандидат на роль искомого интегратора. Так что гипотеза, утверждающая искомый механизм органической связи индустриализма с демократией звучит просто и сакраментально: "Рабиновичи в неволе не размножаются!" Разумеется, недемократическое общество может иметь науку. Но из-за недостатка кислорода она в некоторый момент перестает естественным образом воспроизводиться и вырождается. С некоторым лагом это вырождение начинает транслироваться на всю индустрию, включая оборонку. Что и требовалось доказать. Таким образом, на вопрос, поставленный в заголовке главы, имеется достаточно недвусмысленный ответ - у гражданского общества может быть будущее в той мере, в какой оно способно обеспечить будущее науки. И если в применении к Западу этот тезис расплывается в неопределенной перспективе неизвестных времен и сроков, то для России он может быть сформулирован максимально недвусмысленно: если гражданское общество в России хочет пережить ближайшие десять лет, то ему необходимо позаботиться о создании режима благоприятствования российской науке не менее, чем на одиннадцать лет. Список использованной литературы 1. Алексеев С.С. Правовое государство - судьба социализма. Научно-публицистический очерк, М., 1988 2. Алексеев С.С. Перед выбором. Социалистическая идея: настоящее и будущее, М., 1990 3. Алексеев С.С. Теория права, М., 1995 4. Алексеев С.С. Государство и право. Начальный курс, М., 1996 5. Арон Р. Демократия и тоталитаризм, М., 1993 6. Батурин Ю.М., Лившиц Р.З. Социалистическое правовое государство: от идеи к осуществлению (политико-правовой взгляд), М., 1989 7. Берк Эдмунд Размышления о революции во Франции, М., 1993 8. Васильев Л.С. История Востока: В 2 т., М., 1993 9. Власть: Очерки современной политической философии Запада /Под ред. Мшвениерадзе В.В., Подороги В.А., М., 1989 10. Власть многоликая /Под ред. Уварова А.И., М., 1992 11. Гаджиев К.С. Политическая наука, М., 1995 12. Геллнер Э. Нации и национализм, М., 1991 13. Геллнер Эрнест Условия свободы. Гражданское общество и его исторические со перники, М., 1995 14. Графский В.Г. Государство и технократия (историко-критическое исследование), М., 1981 15. Дай Томас Р., Зиглер Л. Хармон Демократия для элиты (Введение в американскую политику), М., 1984 16. Друкер Питер Ф. Новые реальности, М., 1994 17. Ермоленко А.Н. Этика ответственности и социальное бытие человека (современная немецкая практическая философия), Киев, 1994 18. Карбонье Ж. Юридическая социология, М., 1986 19. Кленнер Г. От права природы к природе права, М., 1988 20. Ковлер А.И. Исторические формы демократии: проблемы политико-правовой теории, М., 1990 21. Кристи Н. Пределы наказания, М., 1985 22. Мамут Л.С. Этатизм и анархизм как типы политического сознания (домарксистский период), М., 1989 23. Новгородцев П.И. Об общественном идеале, М., 1991 24. Общая теория права и государства /Под ред. Лазарева В.В., М., 1994 25. Основы государства и права /Под ред. Лунгу П.Ф., Марченко М.Н., М., 1995 26. Остром Винсент Смысл американского федерализма. Что такое самоуправляющееся общество, М., 1993 27. Панарин А.С. Введение в политологию: учебное пособие для преподавателей средней школы, М., 1994 28. Панарин А.С. Философия политики. Учебное пособие для политологических факультетов и гуманитарных ВУЗов, М., 1996 29. Петров М.К. Язык, знак, культура, М., 1991 30. Петров М.К. Социально-культурные основания развития современной науки, М., 1992 31. Петров М.К. Искусство и наука. Пираты Эгейского моря и личность, М., 1995 32.Поздняков Э.А. Философия государства и права, М., 1995 33. Ролз Джон Теория справедливости, Новосибирск, 1995 34. Синха Сурия Пракаш Юриспруденция. Философия права. Краткий курс, М., 1996 35. Становление конституционного государства в посттоталитарной России, выпуск 1 /Под ред. Четвернина В.А., М., 1996 36. Теория государства и права /Под ред. Марченко М.Н., М., 1996 37. Теория права и государства /Под ред. Манова Г.Н., М., 1996 38. Токвиль Алексис де Демократия в Америке, М., 1992 39. Туманов В.А. Буржуазная правовая идеология. К критике учений о праве, М., 1971 40. Федотов Г.П. Рождение свободы в: Федотов Г.П. Судьба и грехи России, т. 2, СПб, 1992 41. Фигурнов В.Э. IBM PC для пользователя, М., 1990 42. Фурман Д.Е. Религия и церковь в США, М., 1981 43. Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность. Московские лекции и интервью, М., 1995 44. Хеффе О. Политика. Право. Справедливость. Основоположения критической философии права и государства, М., 1994 45. Хропанюк В.Н. Теория государства и права, М., 1996 46. Шлезингер-младший Артур М. Циклы американской истории, М., 1992 47. Шумпетер Йозеф А. Капитализм, социализм и демократия, М., 1995 | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |